Однажды я писал, что набрёл на такой удивительный дневник, в который хочется возвращаться и возвращаться. Настолько там интересно. Я назвал бы много таких литературных произведений классической литературы, к которым тоже хочется возвращаться по причине их удивительных художественных достоинств, но не назову, потому что у меня сейчас другая задача. А возвращаться и возвращаться мне вот уже почти 16 лет хочется в статью Григория Кульчинского «Безъязыкая гласность», которую он опубликовал в перестроечном журнале «Век ХХ и мир» в 9-м его номере в 1990-м году. Ненависть ко всему русскому доведена в этой статье до такого совершенства, что я просто читаю и наслаждаюсь – настолько это прекрасно. И получаю утончённое эстетическое удовольствие, непонятное для непосвящённых, которые думают, что русский язык – это просто красивые слова или красивые художественные произведения. Всё намного сложнее. Если язык вызывает такую ненависть и в такой форме, то это действительно НАСТОЯЩИЙ язык! Автор доказывал, что русский язык – явление уникальное на нашей планете по таким-то и по таким-то признакам. Всё в нём не как у людей, всё противоречит здравому смыслу. Он нигде не сказал, что русские – идиоты, но между строк это читается так, что ошибки быть не может: автор именно это имеет в виду. Разумеется, автор приводит в пример английский язык в качестве языка настоящего. Образцового! Видимо, он тогда очень мечтал переехать в Америку на постоянное жительство. Не знаю, переехал или нет. Но однажды я набрёл в Интернете на статью некоего израильского журналиста, которого звали точно так же: Григорий Кульчинский. Тёзка? Однофамилец? Или тот же самый специалист по русскому языку? Стал читать статью – это был фельетон – и вскоре решил: да, это, пожалуй, тот самый. Почерк – тот же. А если и не тот же самый, то, в таком случае, идеальный двойник. Полная копия. В статье осуждались те несознательные граждане Израиля, которым стало жалко детей Беслана и которые жертвовали этим самым детям какие-то денежные суммы. А жертвовать-то, оказывается, не надо было. Потому что все они там – очень плохие люди…
Но я отвлёкся на этого Григория Кульчинского, который того не стоит, чтобы о нём вообще говорить. Так как же со здравым смыслом в русском языке? Есть он там или нет? Я сейчас приведу множество примеров, из которых можно сделать вывод: со здравым смыслом в этом языке не всё гладко. А вот какой вывод можно будет сделать из этих примеров – это уже другой вопрос.
«Листья на дереве» и «листва на дереве» – казалось бы, совершенно одно и то же. И там, и здесь говорится о множестве листьев. Так почему же в одном случае это множественное число, а в другом единственное? Может быть, русские люди не умеют считать? Почему «листва» – это единственное число? При большом желании это можно истолковать как отсутствие умения логически мыслить.
Идём дальше. Дом, домá и полдома – три слова, у которых следует определить категорию числа. Определяем: дом – единственное число; домá – множественное. А полдома – это какое? Половинчатое число – но у нас такого не существует. Может быть, здесь числа нет вообще? У нас тоже такого быть не может. Так какое же это число? Отвечаю: множественное. Кто не верит, проверьте сами: мои полдома. Не моя, не моё, а мои. Стало быть, это множественное, нравится нам это или нет.
Дальше. В русском языке есть две категории: одушевлённость и неодушевлённость. Всё живое – одушевлённое, всё неживое – неодушевлённое. Казалось бы: чего проще? А вот и нет! Всё не так-то просто! Берём существительные «кукла» и «манекен» и определяем их на одушевлённость-неодушевлённость. И выясняем: кукла – одушевлённое существительное, а манекен – неодушевлённое. Кто не верит, пожалуйста: «я вижу этих кукол» (кого?) и «я вижу эти манекены» (что?). Ну разве не безобразие? Почему «покойник» и «мертвец» – одушевлённые существительные, а «труп» – неодушевлённое? Да потому, что грамматические категории – это совсем не то, что биологические. В самом деле: русская девочка играет с куклой так, как будто она живая – баюкает её, ласкает. А с манекенами русские девочки не играют. Манекены – это вешалки для одежды. «Покойник» – это человек, известный нам по имени, как правило, дорогой для тех, кто его хоронит. И это существительное – одушевлённое. А «труп» – это мёртвый человек, имени которого мы не знаем. Это незнакомый нам человек, и нам его не так жалко. Поэтому это существительное неодушевлённое. А что же «мертвец»? Я слышал однажды такое объяснение одушевлённости этого существительного от одного мальчика: мертвецы – это те, которые ходят по ночам и пугают людей. Конечно, именно такой смысл и вкладывался русскими людьми, когда они оформили это существительное как одушевлённое!
Почему «дитя» – среднего рода? Потому что непонятно (да и не важно!), мальчик это или девочка. Допустим. Но какая разница между словами «дитя» и «дитё»? И почему они склоняются по-разному? Тоже – трудный вопрос. Для тех, кто не знает, как они склоняются, скажу коротко: дитё –дитя и дитя – дитяти.
Так, что ещё там осталось? Я ещё не рассказал про глаголы в настоящем и будущем времени и о том, как они противопоставлены глаголам в прошедшем времени. Почему в прошедшем времени нет категории лица, а есть категория рода, которой нет и следа в настоящем и в будущем временах? Я ещё не рассказал о виде русского глагола. Если какие-то иностранцы хотят выучить русский язык, то им сначала нужно рассказать о том, что такое вид русского глагола. У многих после этого отпадёт охота учить этот язык дальше. Да и пусть! Кому надо, тот выучит. А если кому-то не нравится своенравность русского языка, то пусть изучает тюркские. Там всё очень логично. Вот только почему-то Чингиз Айтматов писал-писал по-киргизски, а потом взял да и перешёл на русский. А ведь киргизский – это тюркский язык и, стало быть, очень логичный. Значит же, дело не только в логике, а ещё и в чём-то другом? И в чём же?
|