Дело было в первой половине 90-х годов. Времена были тяжёлые, и я очень обрадовался, когда мне один мой знакомый предложил поработать репетитором в семье грузинских беженцев из Абхазии. Я согласился. Пришёл по нужному адресу (беженцы ютились в 4-комнатной квартире), познакомился с хозяином. Это был грузин, совершенно колоссального телосложения, который мог убить меня ударом одного мизинца по голове. То, что он был бандитом, – это для меня было совершенно несомненно. Тем не менее, я поставил себя так: я его называл на ты, а он меня на вы. Преподавать я вызвался его мальчишке русский и английский языки. Денежное вознаграждение мне было назначено такое, что я просто за голову схватился: после таких денег уже не имело ни малейшего смысла ходить на основную работу. Но я всё-таки ходил и на основную тоже – не из жадности, а так, на всякий случай. Мало ли что. Были преподаватели и по другим предметам. Не знаю, почему так вышло, но они получали намного меньше меня. Но тоже были очень довольны. Мальчишке, с которым я должен был заниматься, было 12 лет. Он кое-как говорил по-русски, но писать и читать почти не мог, ибо знал не все буквы русского алфавита. Слово «Пушкин» он слышал, но не знал, кто это такой, а слово «Лермонтов» для него уже было пустым звуком. В школу он никогда не ходил, и пойти прямо сейчас в обычную российскую школу был не в состоянии. Мне и другим преподавателям предстояло в течение года подготовить его до такой степени, чтобы через год он смог прийти в школу и там на равных учиться с русскими детьми. Безграмотность и невежество моего мальчика были ужасающими, но я отнёсся к этому спокойно. Я сказал ему в присутствии его родителей, что через год он будет знать русский язык лучше, чем большая часть детей того класса, в котором он будет учиться. Наперёд скажу, что я сдержал своё слово: через год он знал русский язык в таких подробностях, которые и не снились даже 11-классникам. Я с ним прошёл полностью весь курс русского языка за всю школьную программу, вогнал в его голову все правила, все склонения и все спряжения, все части речи и всю премудрость синтаксического разбора. Сделать это было очень нелегко. Например, я выяснил однажды, что в грузинском языке нет винительного падежа, и мой мальчишка никак не может понять, в чём смысл этого падежа в русском языке. Для того чтобы понять, почему он не понимает именно этого падежа, мне пришлось порасспрашивать его самого и его родителей об устройстве грузинского языка, узнать, какие там есть падежи, и только после этого я понял, почему моему ученику не лезет в башку именно этот падеж. И я нашёл способ объяснить ему этот падеж, и он понял его и перестал делать ошибки. Попутно мы учили русские стихи. Каждый день я ему задавал по одному стихотворению русских классиков. Каждое стихотворение мы предварительно изучали – каждое непонятное слово выписывалось и заучивалось, и только после этого мальчик приступал к выучиванию наизусть всего стихотворения. К концу года он знал огромное количество стихов. Уговор у нас был таков: я спрашивал заданное стихотворение, и он мне его отвечал. Потом я переходил к пройденным стихам и спрашивал их вразброд – начиная с середины или с какого-то одного слова. Он должен был подхватывать и продолжать дальше. Точно так же мы с ним учили и английский язык. Иногда мальчишка упрямился, хныкал, говорил, что ему трудно выучивать столько слов. Однажды я его пристыдил и сказал: «Давай с тобой выпишем сейчас 100 незнакомых для меня грузинских слов. Я их выучу к завтрашнему дню, и ты меня проверишь!». Мы так и сделали. Он проверил меня на другой день, и я ему назвал все 100 слов. Потом он мне дал вторую порцию, и я выучил и её. И только тогда он поверил, что русский язык и в самом деле можно учить в скоростном темпе, а не абы как. Не знаю, почему, но я имел над ним страшную власть. Я не сразу это понял, но когда понял, то использовал это для достижения учебного эффекта. Власть моя заключалась не столько в том, что я много знаю и являюсь его учителем, а в том, что я КОМАНДИР, а он ПОДЧИНЁННЫЙ. Он понимал это только так. Я приказываю – он выполняет. Ослушание недопустимо. Его отец мне как-то раз небрежно бросил: «Если не будет учиться, скажете мне…» тут он выразительно взялся за свой ремень, и я понял, что мальчишку он просто выпорет. Я никогда не ругал этого мальчика всерьёз. Самое страшное, что я мог ему сделать - это пронзительно посмотреть ему в глаза и сказать: «Ты что – плохой мальчик?» От ужаса, он бледнел и иногда у него при этих моих словах начинали капать слёзы. Я не шучу. Это так и было на самом деле. Если он начинал канючить, что задано слишком много или, что он устал: я смотрел ему прямо в глаза и рявкал страшным голосом: «Это приказ!» И он понимал это именно как военный приказ и выполнял его! При всём при этом он обожал меня. Когда я появлялся, он радостно бросался мне навстречу и сообщал, что всё выучил. Если мне что-нибудь было нужно, то он кидался выполнять любую мою просьбу. С помощью таких методов я бы не смог заниматься ни с каким русским ребёнком, а вот с грузинским – мог. Вот что значит кавказский менталитет! Это очень серьёзная вещь.
|