Когда началась война, мать хотела уйти с подругою на восток. У них была какая-то тачка с вещами, и они двинулись из Ростова в путь. Прошли огромное расстояние – аж до Дубовского района! Это степной, засушливый район в сторону нынешних Калмыкии и Волгоградской области. И затем наступил потрясающий момент тишины: наши уже ушли, а немцы ещё не пришли. И была полная тишина при этом. И потом появились немцы. Мать рассказывала, что никто не зверствовал, не грубил, они вели себя вполне прилично. У всех были какие-то тазики; они умывались, чистили зубы, причёсывались, играли на губных гармошках, смеялись и пели, а потом ходили по домам и спрашивали: млеко, яйка, курка… Никого не грабили и ничего не отбирали – всё покупали или выменивали. Мою мать и её подругу немцы вежливо вернули назад в Ростов. Мать пришла к себе домой и поселилась там. Но вскоре немцы стали в организованном порядке – поквартально, используя советские домовые книги! – всех забирать на работу в Германию. Мать попросила свою старшую сестру Ольгу, чтобы та сделала ложную запись в домовой книге и записала ей другой год рождения (а немцы брали людей только с 16 лет). И у сестры была такая возможность! Но тётя Оля посмеялась над нею и не сделала этого. Фактически она сдала мою мать немцам – хотела, чтобы ей одной досталась та квартира. Сама она почему-то в Германию не поехала, и так всё и получилось, как она хотела. А в этом же дворе в Братском переулке жили моя бабушка (мать отца) и моя тётушка (сестра отца). Они тогда ещё не знали, что после войны отец женится на их соседке Наде, но просто знали о существовании друг друга. Тётя Лена сама попросилась в Германию, хотя бабушка отговаривала её. Но тётя Лена была уверена в победе немцев и твёрдо решила ехать туда. И тогда бабушка поехала за нею, чтобы сопровождать дочку и заботиться там о ней. И ехали в Германию они вместе: моя мать, моя бабушка и моя тётушка. Они и в Германии были всё время вместе – жили в одной комнате, работали на одной работе и потом возвращались в Россию так же точно вместе, а всё это время будущий муж моей мамы, сын моей бабушки и брат моей тётушки, воевал против немцев. Мой отец ничего не знал об их судьбе, а они – о его. Все трое не знали и не представляли, что потом, после войны, породнятся. Работали все трое в городе Брауншвейге на заводе КДФ-Ваген, где производились легковые автомобили. Это не был концлагерь. Огромный завод, где работало несколько десятков тысяч (именно так!) людей из всей Европы – итальянцы, французы, бельгийцы, пленные англичане и пленные французские военнослужащие и все прочие. К пленным западным военнослужащим относились хорошо, ко всем остальным людям с Запада – хорошо. Мать говорит, что хуже, чем к русским, не относились ни к кому. Даже к полякам относились лучше и намного! Но и русских гражданских лиц не обижали – сносно кормили, нормально одевали, все жили в нормальных комнатах в нормальных общежитиях. Тётушка поначалу хорошо относилась к немцам и мечтала остаться жить в Германии. Бабушка плакала и просила мою мать как-то воздействовать на свою подругу и ровесницу. Мать пыталась это сделать, но было бесполезно. Тётушка была за немцев! О том, что происходило на фронте, они не знали. Не было никакой возможности узнать об этом. В 1943-м году, когда война была в самом разгаре, тётушка спросила мою маму: – Слышь, Надька, а как ты думаешь, кто победит в этой войне? А моя мать, не задумываясь, ответила: – Ну, конечно, русские! А тётушка удивилась и говорит: – А почему ты так думаешь? И мать сказала: – Так мы же лучше, чем они! А потому и Бог на нашей стороне, и он не допустит, чтобы немцы победили русских! Тётушка страшно удивилась такому ответу, она ожидала другого и хотела просто укрепиться в своей вере в немцев, но восприняла слова моей матери всерьёз, и не сразу, но стала на немцев после этого смотреть иначе. Однажды мать нарочно переломала на работе какие-то дорогие свёрла. Она мне рассказывала, что если бы её заподозрили в умысле, то непременно бы расстреляли. Сама говорила мне, что была глупа и не понимала, насколько всё серьёзно. Немецкий мастер стал орать на неё и назначил ей несколько суток ареста в карцере. А мать ответила ему: – Ой, да подумаешь, дело большое! – она к тому времени отлично говорила по-немецки. Немец разозлился и добавил ей срок. А мать опять говорит: – Да и ладно, дело большое! Немец опять добавил ей срок. А мать опять огрызнулась. Немец ещё раз добавил ей срок, и он уже получился совсем большим. И тогда мать испугалась и замолчала. В карцере были клопы, и арестованным давали только хлеб и воду. Но мать выдержала. Попадала в карцер и тётушка – несмотря на свой нордический расовый облик. Однажды мать и тётушка попали в карцер одновременно. А в это время англичане страшно бомбили город Брауншвейг. И тётушка от страха спасалась в каком-то узком пространстве между двумя стенами. После окончания бомбардировки все девушки в карцере оживились, развеселились и стали думать, как же это можно было пролезть в такую узкую щель. Все пытались пролезть туда, и ни у кого не получалось. И тётушка тоже пыталась, но и у неё не получилось. Когда взрывались бомбы, она от страха просто сплющивалась, а когда страх проходил, она уже больше не могла сплющиваться. Вот такие чудеса. В начале 1945-го года немцы стали относиться к нашим добрее. И чем дальше, тем добрее: прощали всякие провинности, могли чем-то угостить, чем-то помочь. В Брауншвейге было много всяких событий, и обо всём не расскажешь. Но вот какое очень важное наблюдение сделала тогда моя мать. Принято считать, что в одну и ту же воронку бомба не попадает дважды. Так вот мать наблюдала, когда бомба попадала в одну и ту же воронку и дважды, и трижды. Англичане бомбили Брауншвейг очень сильно, и под их бомбами погибали одинаково и немцы, и русские, и все остальные. Выла сирена, из громкоговорителей раздавалось «Achtung! Achtung!», и было очень страшно. Особенно по ночам. Всем пострадавшим немцы оказывали медицинскую помощь, но тяжело раненных русских – расстреливали. Мать этого не видела своими глазами, но просто знала. Так же поступали и с теми, кто во время работы получал производственные травмы. Если они были тяжёлыми, то таких пострадавших расстреливали. У немцев всё было очень хорошо организовано, и во всём был необыкновенный порядок. На гигантской территории завода были пешеходные мосты над железнодорожными путями, и по этим мостам ежедневно передвигались в организованных колоннах тысячи рабочих. Так вот там везде висели плакаты, под страхом смерти запрещающие маршировать в ногу по этим мостам. Немцы боялись резонанса и того, что мосты обрушатся. Но, когда люди шли на работу не по мостам, а просто по земле, то они обязаны были именно маршировать, ибо немцы боялись беспорядка, а строгая маршировка дисциплинирует людей... Освобождали их американцы с англичанами. Позже туда были допущены временно советские войска, и все советские граждане были отделены от не советских. Все считались чуть ли не изменниками Родины, и возвращаться в большие города им было запрещено. Но мои мать, тётушка и бабушка всё-таки вернулись в Ростов – они совершили какой-то подлог, и им разрешили въехать в Ростов, а потом это им так и сошло с рук. Мой дед (отец отца) к этому времени вернулся с Сахалина, а в 1946-м году вернулся из Берлина и мой отец. Он хотел жениться на девушке по имени Татьяна (у меня есть её фотографии!), но увидел мою мать, сразу влюбился в неё и женился на ней. У матери в ту войну погиб родной брат – сгорел в танке, а со стороны Полуботок никто не погиб на войне – все остались целы. Одна из сестёр моего деда – Надежда, как и моя мать! – со своим мужем переметнулась к немцам. Когда немцы отступали, Надежда Спиридоновна и её муж ушли с ними. Что с ними было дальше – не представляю.
|